Кто ясно мыслит тот излагает автор. В начале было слово. Афоризмы. Кому и Зачем данный курс будет интересен

Кто ясно мыслит, тот ясно излагает. Учитесь ясно излагать, дамы и господа. Поучительная глава из книги Ричарда Фейнмана. В начале пятидесятых меня на какое-то время поразила болезнь среднего возраста: я читал философские лекции о науке, - каким образом наука удовлетворяет любопытство, как она дает нам новый взгляд на мир, как она обеспечивает человеку возможность делать разные вещи, как она наделяет его силой, - вопрос же состоит в том, в виду недавнего создания атомной бомбы, нужно ли давать человеку такую силу? Кроме того, я размышлял о связи науки и религии, и примерно в это же время меня пригласили на конференцию в Нью-Йорк, где должны были обсуждать "этику равенства". Подобная конференция уже проводилась для людей постарше, где-то на Лонг-Айленде, а в этом году на нее решили пригласить людей помоложе, чтобы обсудить меморандумы, выработанные на предыдущей конференции. Еще до поездки на конференцию я получил список "книг, которые, по всей вероятности, Вам будет интересно почитать, и если Вы считаете, что другим участникам желательно прочитать какие-то книги, то, пожалуйста, пришлите их нам, мы поместим их в библиотеке, чтобы другие могли их прочитать". И прилагается потрясающий список книг. Я начинаю с первой страницы: я не читал ни одной книги и чувствую себя не в своей тарелке - вряд ли мне стоит ехать. Я смотрю на вторую страницу: не читал ни одной. Просмотрев весь список, я обнаруживаю, что не читал ни одной из предложенных книг. Должно быть, я идиот какой-то, неграмотный! В списке были удивительные книги, вроде труда "О свободе" Томаса Джефферсона, или что-то вроде этого, а также книги нескольких авторов, которых я читал. Там была книга Гейзенберга, одна книга Шредингера, одна книга Эйнштейна, но это были книги вроде "Мои зрелые годы" (My Later Years) Эйнштейна или "Что такое жизнь?" Шредингера - не те, которые я читал. Итак, у меня появилось чувство, что мне это не по зубам и что мне не надо в это влезать. Может быть, я просто спокойно посижу и послушаю. Я иду на первое вводное заседание, на котором какой-то парень встает и говорит, что нам нужно обсудить две проблемы. Первая несколько завуалирована - что-то об этике и равенстве, но я не понимаю, в чем конкретно состоит проблема. Вторая же: "Мы продемонстрируем совместными усилиями, что люди из разных областей могут вести диалог друг с другом". На конференции присутствовали юрист по международному праву, историк, иезуитский священник, раввин, ученый (я) и т.д. Ну и мой логический ум сразу же начинает рассуждать: на вторую проблему не стоит обращать внимания, потому что, если это работает, то оно сработает; а если не работает, то не сработает - не нужно доказывать и обсуждать, что мы способны вести диалог, если у нас нет диалога, о котором мы собираемся говорить! Таким образом, главная проблема - первая, которую я не понял. Я был готов поднять руку и сказать: "Не будете ли Вы так любезны определить проблему поточнее", - но потом подумал: "Нет, я же профан; лучше мне послушать. Я не хочу немедля попасть в переделку". Подгруппа, к которой я относился, должна была обсуждать "этику равенства в образовании". На наших встречах иезуитский священник постоянно талдычил о "разделении знания". Он говорил: "Настоящей проблемой этики равенства в образовании является разделение знания". Этот иезуит постоянно вспоминал тринадцатый век, когда за образование отвечала Католическая церковь и весь мир был простым. Был Бог, и все пришло от Бога; все было организованно. Но сегодня понять все не так легко. Поэтому знание разделилось на отдельные куски. Я чувствовал, что "разделение знания" никак с "этим" не связано, но "это" так и не было определено, поэтому я не видел способа доказать свою точку зрения. Наконец я сказал: "Какая же проблема этики связана с разделением знания?" В ответ я получил клубы тумана и сказал: "Мне не понятно", однако все остальные сказали, что им понятно и попытались объяснить мне, но у них ничего не вышло! Тогда все остальные члены группы попросили меня написать, почему я считаю, что разделение знания не является проблемой этики. Я вернулся в свою комнату и аккуратно, стараясь изо всех сил, записал свои мысли по поводу "этики равенства в образовании" и привел несколько примеров проблем, которые, как мне кажется, мы могли бы обсудить. Например, в том, что касается образования, мы усиливаем различия. Если у кого-то что-то получается хорошо, мы пытаемся развить его способности, что приводит к различиям, или неравенству. Таким образом, если образование увеличивает неравенство, этично ли это? Потом, приведя еще несколько примеров, я написал, что несмотря на то, что "разделение знания" представляет собой трудность, поскольку сложное устройство мира приводит к тому, что многие вещи невероятно трудно изучить, в свете моего определения области этой темы, я не вижу никакой связи между разделением знания и чем-то, более или менее близким тому, что может представлять собой этика равенства в образовании. На следующий день я принес написанное на заседание, и парень сказал: "Мистер Фейнман действительно поднял несколько очень интересных вопросов, которые мы должны обсудить, и мы отложим их в сторону для возможного будущего обсуждения". Они вообще ничего не поняли. Я попытался определить проблему и показать, что "разделение знания" не имеет к ней никакого отношения. И причина, по которой никто ни к чему не пришел на этой конференции, состояла в том, что организаторы не сумели ясно определить предмет "этики равенства в образовании", а потому никто точно не знал, о чем говорить. На конференции был один социолог, который написал работу, чтобы ее прочитали все мы - он написал ее предварительно. Я начал читать эту дьявольщину, и мои глаза просто полезли из орбит: я ни черта не мог в ней понять! Я подумал, что причина в том, что я не прочел ни одной книги из предложенного списка. Меня не отпускало это неприятное ощущение "своей неадекватности", до тех пор пока я, наконец, не сказал себе: "Я остановлюсь и прочитаю одно предложение медленно, чтобы понять, что, черт возьми, оно значит". Итак, я остановился - наугад - и прочитал следующее предложение очень внимательно. Я сейчас не помню его точно, но это было что-то вроде: "Индивидуальный член социального общества часто получает информацию чрез визуальные, символические каналы". Я долго с ним мучился, но все-таки перевел. Знаете что это означает? "Люди читают". Затем я перешел к следующему предложению и понял, что его я тоже могу перевести. Потом же это превратилось в пустое занятие: "Иногда люди читают; иногда люди слушают радио", - и т.д. Но все это было написано так замысловато, что сначала я даже не понял, но, когда, наконец, расшифровал, оказалось, что это полная бессмыслица. На этой встрече произошло всего одно событие, которое доставило мне удовольствие, или, по крайней мере, позабавило. Каждое слово, которое произносил каждый выступающий на пленарном заседании, было настолько важным, что был нанят стенографист, который печатал всю это чертовщину. День, наверное, на второй, стенографист подошел ко мне и спросил: "Чем Вы занимаетесь? Вы, конечно же, не профессор". - Я как раз профессор. - Чего? - Физики - науки. - О! Так вот в чем, должно быть, причина, - сказал он. - Причина чего? Он сказал: "Видите ли, я - стенографист и печатаю все, о чем здесь говорят. Когда говорят все остальные, я печатаю все, что они говорят, не понимая ни слова. Но каждый раз, когда встаете Вы, чтобы задать вопрос или что-то сказать, я понимаю все, что Вы имеете в виду - в чем суть вопроса или что Вы говорите - поэтому я и подумал, что Вы просто не можете быть профессором!" В какой-то момент конференции состоялся особый обед, во время которого глава богословов, очень приятный человек, истый еврей, произносил речь. Речь была хорошей, да и оратором он был превосходным, и несмотря на то, что сейчас, когда я это рассказываю, его основная идея выглядит полным бредом, в то время она казалась совершенно очевидной и абсолютно истинной. Он говорил о колоссальных различиях в благосостоянии разных стран, которые вызывают зависть, которая, в свою очередь, приводит к конфликтам, а теперь, когда у нас есть атомное оружие, какая бы война ни случилась, все мы обречены, а потому правильный выход в том, чтобы прилагать все усилия по сохранению мира, убедившись, что между разными странами не существует столь грандиозных различий, и поскольку у нас в Соединенных Штатах так много всего, мы должны раздать почти все другим странам, пока все мы не сравняемся. Все это слушали, все испытывали желание принести такую жертву, и все полагали, что именно так мы должны поступить. Но по пути домой мой рассудок вернулся ко мне. На следующий день один из членов нашей группы сказал: "Я думаю, что речь, произнесенная вчера вечером, была так хороша, что все мы должны поставить под ней свои подписи и представить ее как резюме нашей конференции". Я начал было говорить, что сама идея распределения всего поровну основана на теории о том, что в мире существует только x всего, что каким-то образом мы сначала отобрали это у более бедных стран, а потому мы должны им это вернуть. Но эта теория не принимает во внимание истинную причину различий, существующих между странами - то есть развитие новых методов выращивания пищи, развитие техники для выращивания пищи и многого другого, и тот факт, что вся эта техника требует сосредоточения капитала. Важно не имущество, которое мы имеем, а способность создать это имущество. Но теперь я понимаю, что эти люда не были учеными; они этого не понимали. Они не понимали технологии; они не понимали своего времени. Конференция привела меня в столь нервное состояние, что моей нью-йоркской знакомой пришлось меня успокаивать. "Послушай, - сказала она, - тебя же просто трясет! Ты уже сошел с ума! Отнесись к этому проще, не надо все рассматривать так серьезно. Отойди на минуту в сторону и трезво оцени ситуацию". Я подумал о конференции, о том, какой это бред, и все оказалось не так уж плохо. Но если бы кто-то попросил меня снова принять участие в чем-то подобном, я бы убежал от него как сумасшедший - никогда! Нет! Точно нет! Но я и сегодня получаю приглашения на подобные сборища. Когда настало время оценить конференцию, все начали говорить о том, как много она дала им, какой успешной она была и т.п. Когда спросили меня, я сказал: "Эта конференция была хуже, чем тест Роршаха: когда тебе показывают бессмысленное чернильное пятно и спрашивают, что, по-твоему, ты видишь, и когда ты им говоришь, что, они начинают с тобой спорить!" Дальше было еще хуже: в конце конференции собирались устроить еще одно заседание, которое в этот раз должна была посетить общественность, и у парня, который отвечал за нашу группу, хватило духа сказать, что поскольку мы столько всего разработали, то времени для публичного обсуждения всего этого не хватит, а потому мы просто расскажем общественности обо всем, что мы разработали. У меня глаза на лоб полезли: я-то считал, что мы ни черта не разработали! Наконец, когда мы обсуждали вопрос о том, разработали ли мы способ ведения диалога между людьми разных специальностей, - что было нашей второй главной "проблемой", - я сказал, что заметил кое-что интересное. Каждый из нас говорил, о том, что мы думаем по поводу "этики равенства" со своей колокольни, не обращая никакого внимания на то, что думают другие. Например, историк говорил, что проблемы этики можно понять, если заглянуть в историю и посмотреть, как они появились и развивались; юрист-международник говорил, что для этого нужно посмотреть, как фактически вели себя люди в различных ситуациях и как они приходили к каким-то соглашениям; иезуитский священник все время ссылался на "разделение знания"; я же, как ученый, предложил сначала выделить проблему подобно тому, как поступал Галилео, проводя свои эксперименты, и т.д. "Таким образом, на мой взгляд, - сказал я, - диалога у нас не было вообще. У нас не было ничего, кроме хаоса!" Конечно все тут же начали на меня нападать. "А Вы не думаете, что из хаоса может возникнуть порядок?" - Ну, да, в общем случае, или... - Я не знал, что делать с вопросом вроде "Может ли из хаоса возникнуть порядок?" Да, нет, ну и что из того? Эта конференция просто кишела дураками - высокопарными дураками, - а высокопарные дураки вынуждают меня просто лезть на стену. В обычных дураках нет ничего страшного; с ними можно разговаривать и попытаться помочь. Но высокопарных дураков - дураков, которые скрывают свою дурость и пытаются показать всем, какие они умные и замечательные с помощью подобного надувательства - ТАКИХ Я ПРОСТО НЕ ВЫНОШУ! Обычный дурак - не мошенник; в честном дураке нет ничего страшного. Но нечестный дурак ужасен! И именно это я получил на конференции: целый букет высокопарных дураков, что меня очень расстроило. Больше я так расстраиваться не хочу, а потому никогда не буду участвовать в междисциплинарных конференциях. - «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!»

Я не являюсь постоянным читателем «Литературной России», однако статьи, связанные с профессиональной деятельностью (преподавание русского языка и литературы), просматриваю регулярно.

Бывает, что усердие превозмогает и рассудок.

Козьма Прутков

Я не являюсь постоянным читателем «Литературной России», однако статьи, связанные с профессиональной деятельностью (преподавание русского языка и литературы), просматриваю регулярно. Признаюсь, с чувством некоторого недоумения я прочёл в № 44 «Литературной России» реплику братьев Гагаевых , странно помеченную как бы транспортом «Пенза–Саранск», на толковую и аргументированную статью А.Аникина , опубликованную в № 42. Каковы основные положения исходной статьи?

Во-первых, поступательное развитие методики преподавания литературы – процесс естественный и необходимый: это было присуще и дореволюционной русской, и позднейшей советской школе. Принятый недавно новый образовательный стандарт, безусловно, нуждается в публичном обсуждении, и довольно глупо просто отрицать этот документ, по которому обязаны работать школы России, иначе логично будет вообще уйти из системы образования – и дело с концом. Вероятно, братья Гагаевы так гневно и решительно судят откуда-то извне, из прекрасного далека между Пензой и Саранском? А весь вопрос в том, как работать ДЕЙСТВУЮЩЕМУ учителю или вузовскому преподавателю в современных условиях.

Во-вторых, исторически сложились два подхода, два пути изучения литературно-художественных произведений в стенах школы и вуза: говоря условно, «идеологический», связанный прежде всего с интерпретированием образного и идейно-эмоционального компонента, и «формальный», основанный на анализе художественного текста как организованной согласно определённым законам языковой структуры. На протяжении XIX–XX вв. эти два подхода периодически становились доминирующими, имели своих горячих сторонников и столь же непримиримых противников: читатели постарше помнят, наверное, жаркие дискуссии о преподавании литературы в старших классах, кипевшие на страницах «Литературной газеты» в 1970-е гг.

В-третьих, «идеологический» подход к преподаванию литературы в настоящее время крайне дискредитирован погромно-перестроечным периодом конца 1980-х – «нулевых» гг., когда художественное произведение стало восприниматься рядом критиков и «продвинутых» методистов прежде всего как объект собственных рассуждений, а зачастую – просто как повод заявить о себе, любимом. Т. н. «импрессионистическая критика» победила, и под победоносным лозунгом «мочи совка!» на ошарашенных учителей и учеников, студентов и преподавателей вузов хлынул воистину бурный поток самых фантастических, а порой и совершенно диких интерпретаций классических художественных произведений, сопровождавшихся чудовищными натяжками и грубейшими фактическими ошибками (достаточно упомянуть известнейшего телеведущего А.Архангельского , который в своём УЧЕБНИКЕ для 10 класса – с грифом министерства образования! – так прямо и утверждал, что несчастная лермонтовская Бэла гибнет именно от русской пули. «Имперские амбиции» – ну, вы понимаете…).

Исходя из предшествующего – в-четвёртых: в настоящее время возвращение к «формальному» (текстовому, языковому) подходу при анализе художественных произведений в учебных заведениях видится как мера единственно разумная и своевременная, позволяющая вернуть школьному и вузовскому преподаванию литературы более или менее объективный характер, обратиться не к оборотистым толкователям, а к самим первоисточникам.

Пожалуйста, не надо Набокова – читайте самого Пушкина . Ради Бога, избавьте от Димы Быкова – достаточно ПРОСТО ПРОЧЕСТЬ М.Горького . И всё встанет на свои места. Правда, для этого надо уметь ЧИТАТЬ. А научиться этому без анализа языка писателя невозможно по определению. Нельзя понять Пушкина, не усвоив язык Пушкина. Толстовские поиски простоты и истины вполне наглядно воплощены в его стиле: гениальное начало «Кавказского пленника» («Служил на Кавказе офицером один барин. Звали его Жилин») говорит о писателе ничуть не меньше многоучёных штудий. И говорит, подчеркнём, ОБЪЕКТИВНО, а не на уровне «игры в бисер». Надо всё это лишь научиться видеть и понимать. По-моему, к этому и призывает А.Аникин. Чего же здесь плохого? Даже в узко практической области: может быть, те же деепричастия и обособления лучше изучать на текстах Толстого и Чехова , чем на творениях Дины Рубиной и В.Сорокина ?

От себя добавлю: по моим наблюдениям, трагедия (именно так!) современных школьников заключается именно в том, что они просто неспособны воспринять тот или иной текст как индивидуально-художественное произведение, как выражение авторского эстетического идеала. Их этому не учили. Язык – сам по себе, проблематика и художественные особенности – сами по себе. В конце концов, все они одинаковы, говоря словами некогда популярного поэта-песенника, «все они красавцы, все они таланты, все они поэты» – Пушкин, Лермонтов , Гоголь , Бунин , В.Сорокин, оба Ерофеевых , Довлатов , Окуджава , Оксана Робски , «влиятельная женщина» Т.Толстая , «успешная женщина» Дуня Смирнова (тоже, оказывается, автор – «многочисленных сценариев, статей и эссе»)… Да и пишут, в общем-то, об одном и том же – о любви, о смерти, о трагедии одиночества…

Только у поименованных женщин, по сравнению, скажем, с Гоголем, это динамичнее, интереснее, современнее (т.е. не требует умственного напряжения – всё и так ясно-понятно), это «цепляет», это «тренд», а все эти Акакии Акакиевичи, все эти тягомотные «лирические отступления»… Не отсюда ли профанское, оскорбительно-пренебрежительное отношение к классике, не весьма, скажем так, приличные параллели: Пушкин – Высоцкий («наше всё»), Пушкин – Окуджава, Пушкин – Губерман?

Думается, всё это вещи самоочевидные. Но тогда что же вызывает гнев уважаемых братьев, с такой яростью выступающих в защиту отечественной школы и против основного закона её нынешнего существования? Может быть, они просто не дочитали статью до конца? Или не захотели? Воистину, прав был Н.В. Гоголь: «…Иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка. Как зарубил что себе в голову, то уж ничем его не пересилишь, сколько ни представляй ему доводов, ясных как день, всё отскакивает от него, как резиновый мяч отскакивает от стены».

И ещё. Согласитесь, публичная полемика в научной области требует по меньшей мере корректности собственных утверждений, элементарной аргументированности суждений и, простите, стилистической и общей грамотности. А читая воинственную статью А. и П. Гагаевых, нельзя отделаться от впечатления, что она писана Владимиром Ленским накануне роковой дуэли: «…Его стихи// Полны любовной чепухи,// Звучат и льются. Их читает// Он вслух, в лирическом жару,// Как Дельвиг пьяный на пиру». Но то, что простительно восторженному поэту-романтику, выглядит по меньшей мере комично в учёной статье. Рубрикации с пунктами и подпунктами уместны и хороши, но не до nec plus ultra; терминологические излишества ничего не говорят и ни в чём не убеждают, скорее наоборот («В-десятых, теоретики преподавания вместе языка и литературы ничего не понимают: а) в логике и методологии науки, которая основана на преподавании естественного языка и литературы в раздельности, формируя литературный язык в части объективного вывода и представлений в фокусно-парциальной стратегии сообщения и приёма информации (Дж. Брунер ), б) логике генеза и развития языка в филогенезе и онтогенезе, пиджинизации и креолизации языков, в) психогенетике и модели школы как организации и направления эволюции, организации наследования – биологического через рекурсии предметов, актуализируя зоны коры мозга и осуществляя интерриоризацию ВПФ, в материнских эффектах, эпигенетически (метилирование генов), актуальной информации как раз за счёт значимости семантик, в обучении и ламарковском наследовании в упражнении, повторении, продолжении и целевой функции обучения»). Такое вот «Письмо к учёному соседу» XXI века (здесь и далее – приношу извинения за длинные цитаты).

Словом, авторы блестяще воспроизвели стиль известнейшего мудреца, критика и писателя, историка и философа, члена чего-то, гражданина Эстонии и просто «умного человека» М.Веллера (тот на телешоу «Право голоса» летом этого года тоже что-то плёл про «семантику фонемы», – и всё это с непременными «во-первых», «во-вторых», «в-третьих». Оппоненты – сотрудники Института Русского языка РАН – деликатно смотрели в сторону с видом врачей, находящихся у постели тяжелобольного, прочая публика, включая ведущую, почтительно внимала, не решаясь остановить поток сознания выступающего).

Ссылки на Н.Бердяева , Л. де Бройляи Дж. Брунера , безусловно, свидетельствуют об определённой эрудиции авторов, но не в такой степени, чтобы забыть положение Н. Буало-Депрео : «Кто ясно мыслит, ясно излагает». Попробуйте понять: «…Семантики не пустоты, и смыслы в литературе не пустоты, которые можно выбросить, но корреляции содержательных рекурсий с зонами коры мозга. Так (вообще-то здесь запятая. – А.Ф.) семантики справедливости, которые предлагается выбросить (Кто, где и когда это предлагал? В статье А.Аникина ничего этого нет! Между прочим, слово «семантика» – singulariatantum. – А.Ф.), коррелируют в рекурсиях как системах вывода с системами коры – МПО (любовь и ненависть), ВМПК (стыд, сострадание, вина), хвостатое ядро, скорлупа, островок, где хвостатое ядро актуализирует смысл общей пользы, скорлупа – чистой эффективности, хвостатое ядро – чувство несправедливости, системы FOXP2 (язык и речь, артикуляция), OXTR (альтруизм), 7RDRD4 (открывающий и изобретающий потенциал), системы дома и страха, питания в коллективе, манипуляция представлениями и понятиями, вещами, людьми, принятия решения, оценки эффективности действий и самооценки, миндалевидные тела (зоны страха) и т.п.». Полагаю, всем всё ясно?

Вот кое-какие мысли непосредственно о литературе: «Литература сама имеет потенциал усвояемости вне и помимо каких-либо учителей за счёт присущего ей символического универсума при полноте изложения, хотя эти семантики наследуются и актуализируются в разных этапах полодемографического цикла в ОДРП». «Потенциал усвояемости вне и помимо каких-либо учителей», «теоретики преподавания вместе языка и литературы»… Как там насчёт стилистико-грамматических норм русского языка? Пример в начале статьи о пользе ядерного взрыва в водоёме с заражённой радиоактивностью рыбой мало того, что натяжка (у А.Аникина таких, мягко говоря, странных примеров нет), но вообще наводит на мысль о конституционном праве каждого человека на труд и на отдых в связи с утомительностью «корреляций в рекурсии с системами коры».

Думается, результаты «усвояемости вне и помимо каких-либо учителей» более в примерах и комментариях не нуждаются. Господа-товарищи, читайте классиков! Учитесь у них! И тогда, возможно, и вам будет что сказать по делу, и вы будете с благодарностью поняты.

Андрей ФОМИН

Фомин Андрей Юрьевич, кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка и литературы Московского государственного гуманитарно-экономического ин-та (МГГЭИ).

Кто ясно мыслит

Надо иметь что сказать, и надо сказать это как можно яснее, – вот и весь секрет хорошего стиля.

Мэтью Арнолд (1822–1888), английский поэт и критик

Ясный стиль – вежливость литератора.

Жюль Ренар (1864–1910), французский писатель

Кто ясно мыслит, ясно излагает.

Никола Буало (1636–1711), французский поэт

У тех, кто пишет ясно, есть читатели, а у тех, кто пишет темно, – комментаторы.

Альбер Камю (1913–1960), французский писатель

Смутно пишут о том, что смутно себе представляют.

Михаил Ломоносов (1711–1765), ученый, поэт

Есть даже такие, кто нарочно старается быть темным. Отсюда родилась замечательная похвала: «Это прекрасно: я и сам ничего не понял».

Квинтилиан (ок. 35-ок. 96), римский учитель красноречия

Самый подходящий момент начать статью наступает, когда вы ее успешно закончили. К этому времени вам становится ясно, что именно вы хотите сказать.

Марк Твен (1835–1910), американский писатель

Некоторые книги были бы гораздо более ясными, если бы их не старались делать столь ясными.

Иммануил Кант (1724–1804), немецкий философ

Простота труднее всего на свете. Это крайний предел опытности и последнее усилие гения.

Жорж Санд (1804–1876), французская писательница

Писать просто и ясно так же трудно, как быть искренним и добрым.

Сомерсет Моэм (1874–1965), английский писатель

Для одних стиль – это сложный способ говорить о простом, для других – простой способ говорить о сложном.

Жан Кокто (1889–1963), французский драматург

Все, что обычно, – просто; но не все, что просто, – обычно. Оригинальность не исключает простоты.

Дени Дидро (1713–1784), французский философ-просветитель

Он научился выражать свои мысли, – но с тех пор ему уже не верят. Верят только заикающимся.

Фридрих Ницше (1844–1900), немецкий философ

Единственный смысл, в котором это высказывание (давно отделившееся от Буало или Шопенгауэра) могло бы быть безусловно верно и к тому же, кажется, быть принято всеми, это (увы, пресное) –

Чтобы ясно изложить предмет, нужно, как минимум, его ясно понимать.

И сопутствующее этому:

За неясностью изложения может скрываться недостаток понимания.

Точно выразиться может только тот, кто точно знает, что хочет сказать ,

Но в рассматриваемом афоризме звучит нечто и более тонкое, именно, что –

Заинтересованность в ясном понимании сама собою предполагает заинтересованность в ясных (то есть точных) формулировках. Ибо, говоря вообще, это фактически одно и то же: понять – значит сформулировать.

«Ясно помыслить» и значит «четко сформулировать», то есть «изложить»…

Хотя, может быть, это ясное изложение будет-таки автором затемнено чем-то посторонним или же самое ясное изложение может быть ясно все-таки не всем.

Подлинное мышление – честное мышление, значит такое, что ищет ясности, – и темнота изложения заставляет усомниться в его подлинности. Однако не все и не всегда могут оценить ясность изложения. Как сказал Лихтенберг, «если при столкновении головы с книгой раздается глухой звук, не всегда виновата книга».

Так, если вообще различия между «точностью» формулировки и ее «ясностью» самих по себе нет, то существует большая дистанция между «точностью» и «доведением до ясности для непосвященных», «популярностью».

Остановлюсь на том, что значит «популяризовать»: это значит сделать кое-что в предмете изложения понятным для непосвященной публики, оставив ее в остальном непосвященной. Настоящая полная ясность дала бы возможность слушателю самому оперировать с полученными выводами, но популяризации такой возможности еще не дают, во всем приходится следовать за преподавателем. Они дают «общее» (смутное) представление, или только лишь самую общую ясность.

Разумеется, в решении этой задачи популяризации ясное понимание предмета изложения необходимо, но одного его не хватит, дело не в нем. Задача, как мы видели, специфическая. Потому, например, лучшие популяризаторы науки сами далеко не всегда действующие, сделавшие собственные открытия ученые (хотя есть и такие – необходимость изложить сложное максимально просто помогает последним прийти к необходимой ясности понимания).

Замечу, что популяризаторам проще быть понятнее, чем первооткрывателям, – им легче опустить в изложении трудности и перипетии пути к пониманию, только затемняющие суть, – если только, конечно, эти перипетии не составляют самой интриги популярного изложения.

В общем, популяризация – или ясность для профанов – это искусство особое. Верх искусства популяризации – сочетать ясность изложения с его фактической точностью. В обычном же случае, ясность изложения достигается за счет неполноты и тем самым неточности. Так что, бывает, что – сама ясность популярного изложения заставляет подозревать, что оно неполное и неточное, что называется схематичное или даже примитивизирующее, и более ясное мышление с ним уже не состыковалось бы…

Но и здесь (при понимании ясности как популярности) какая-то правда в рассматриваемом афоризме сохраняется. Можно наблюдать, что –

Чем яснее понимаешь предмет, тем, как правило, меньше испытываешь нужды в специальных терминах.

Во всяком случае –

Чем яснее понимаешь предмет, тем охотнее, говоря о нем, обходишься обиходными словами.

Так оно потому, что «понять» – это ощутить и уметь сказать, а сказать – это выразить на общеупотребительном языке. Ибо достоинство языка, он же инструмент понимания, именно в его общезначимости. Но оба последних афоризма – скорее тенденция, чем закон. Ибо общезначимость все-таки не вполне то же, что общеупотребительность.

Наверное, следовало бы с самого начала в этом разобраться, но – что такое вообще «ясно мыслить», и что такое «ясно излагать»?

Само по себе выражение «ясно мыслить» очень-таки неясное. Что тут имеется в виду: результат мышления или его процесс? Вроде бы, нельзя ясно мыслить с самого начала процесса – начало мышления всегда вопрос, проблема, то есть тревожащая неясность. Тут только еще стремишься к ясности, ощущая себя в потемках. Говорят же (в противоположность рассматриваемому здесь афоризму!), что ученому все не ясно именно там, где обыватель вообще не видит вопроса. Кто сразу буквально «мыслит ясно», тот, по-видимому, не мыслит вообще. – Так что речь как будто может идти только о ясных выводах, уже полученных или усвоенных. Точнее было бы не «кто ясно мыслит…», а «кто ясно понимает, тот и изложит ясно». (Вспоминается шутка «объяснял, объяснял, пока сам не понял»: пока сам до самого конца не поймешь, не станешь понятным и вполовину.) В общем, кто не мыслит (не ищет), а уже знает и понимает (нашел или усвоил найденное другими), тот может и должен излагать ясно. Проблемы с изложением у тех, кто ищет.

Разночтений «ясно излагает» мы уже касались, говоря о популяризациях. Что ясно посвященным, темно для профанов, и что кажется ясным профанам, то может составлять проблему для посвященных.

Как бы то ни было, рассмотрим, что именно подразумевают каждый раз, во-первых, когда произносят «кто ясно мыслит…»: (1) некие ясные выводы или (2) поиски этих выводов? И во-вторых, «тот ясно излагает»: имеют ли в виду (а) объяснение дела кому-то, кто уже в курсе дела (например демонстрация доказательства теоремы тем, кто знаком с основами геометрии), или же (б) «популяризацию», то есть какие-то общие представления о результатах научных размышлений или опытов неспециалистам?

И вот можно подвести итоги – комбинации (1) и (2) с (а) и (б).

(1а) Изложить вполне ясно готовые выводы можно, по крайней мере, подготовленной публике (насколько такая подготовка требуется). Если их ясно понимаешь, то должен и ясно, для своей публики, изложить. Это вопрос честности или вежливости.

(1б) Объяснить какие-то специальные знания неподготовленной публике можно лишь «просто», но все-таки никогда вполне не ясно – это значит упрощенно. Тем не менее популяризации необходимы, и это особое искусство, наличие которого свидетельствует, а отсутствие которого еще не свидетельствует о неумении мыслить.

(2а) Излагать же ход мыслей можно лишь тем, кто целиком в курсе проблемы (это значит советоваться или дискутировать), но ясным и тут скорее всего никому не покажешься.

(2б) А если излагать ход мыслей, пол-работы, профанам – покажешься не только неясным, но и дураком, – «филосóф без огурцов», «расщеплять волос надвое» и т.д.

Апрель 2016

Добавление

Одно дело - излагать свои мысли ясно, несколько иное - делать их «понятными для дураков», и уж совсем другое - сочинять что-то, рассчитанное на дурака, то есть дурацкое.

«Излагать свои мысли ясно» - в первую очередь значит: продвигаясь к выводам, излагать их последовательно, не пропуская важных звеньев доказательства и не зацикливаясь на второстепенном.
Это искусство особое. Ибо пути, которыми мы приходим к своим выводам, прямыми не бывают: и то, зачем нам так нужна была искомая истина, и то, какие собственные предрассудки нам пришлось ради нее преодолеть - бывает нам слишком важно для того, чтобы умолчать о том перед слушателем. Но, насколько нам самим бывают важны эти перипетии поиска, настолько они могут оказаться излишними для других - имеющих и собственные заинтересованности и собственные предрассудки. Им, вероятнее всего, будут важнее пути логики, в которых от каждого А к каждому В и от В к С будут вести только прямые - кратчайшие расстояния.
…Но и сказанное не вполне справедливо. «Вероятнее», но не обязательно. Ведь если мы разделяем те самые предрассудки и заинтересованности, что и у людей, которым мы растолковываем свою мысль - то, как раз, бываем понятны им особенно. Это называется, например, так: «принадлежать своему времени». Кто в наибольшей степени ему «принадлежит», бывает «понятен душе» человека своего времени; он понятен эмоционально, а не чисто логически - а это дорогого стоит… Пусть часто оказывается, что по прошествии данного времени самый любимый властитель умов, выразитель дум, становится как раз особенно непонятным, и даже не просто темным (путаным, сбивчивым и т.д.) - а странным, даже нелепым, - но ведь это уже потом…

Искусство быть понятным состоит в умении быть логичным и притом не забывать демонстрировать слушателю, чем именно ваши выводы и опровержения могут быть интересны ему самому.

«Кто ясно мыслит, тот ясно излагает».
Что значит «ясно мыслить»? Мыслить и значит - выбираться из темноты. Мысль проясняет темное, с него и должна начать; она не может быть с самого начала «ясной»! Тем паче, что самыми темными оказываются как правило представления привычные, так что именно стремящаяся к свету мысль, для немыслящих-то, все и затемняет.
(Чтобы выйти к простому представлению о Земле-шаре, необходимо продемонстрировать, что простейшее представление о верхе и низе есть на самом деле предельно темное. Ясно мыслящий, для обывателя, наводит только тень на плетень.)
Может быть, приведенный афоризм значит: «Кто хорошо понимает то, что говорит, излагает всегда ясно»? Но и с этим тоже трудно согласиться. Если понятное изложение безусловно свидетельствует о понимании излагающим предмета, то, напротив, даже полнейшее понимание предмета еще не гарантирует понятного изложения. Искусство быть последовательным (синоним: ясным) требует постоянного самоотчета в том, что на данном этапе объяснения уже ясно и что еще не ясно; когда вам «все ясно», целое уже не разворачивается в эту цепочку, ее приходится особо реконструировать. - Затем, важно, фигурально выражаясь, чтобы говорящий и слушающий изъяснялись на одном языке: чтобы их волновало одно и то же. У оригинальных умов, понятно, с этим бывают особые сложности, которые разбирать здесь не место.
Единственное толкование, с которым можно согласиться: «кто мыслит по-настоящему, искренне, тот именно и стремится к ясности - не к чему иному. А об этом вернее всего можно судить по манере его изложения».

Выражение «Сделать изложение понятным "для дураков"» - если толковать его в лучшем смысле - может значить либо: предельно «разжевать» изложение, не опуская никаких звеньев в доказательствах, - либо же оно имеет в виду все-таки не дураков, а только непосвященных, - непосвященных в ход тех исследований, выводы коих намереваются изложить. Если желать, чтобы излагаемое дошло до непосвященного в дело слушателя вовсе без потерь, это требование предполагает необходимость «дообразовать» его до нужного уровня.
Такая задача далеко не всегда разрешима, и потому она сводится к чаще всего к расшифровке специальных терминов (кстати, если без таковых вообще можно обойтись, то и лучше обойтись), а главное и худшее - к опущению доказательств. Тот, к кому обращается такая речь, сможет лишь принять ваши выводы к сведению - то есть принять к сведению, что вы пришли к таким-то выводам. Не получив возможности ни подтверждать, ни опровергать сказанное, он слишком мало выиграет от такого знания.

«Сделать (изложение) понятным для дураков»: может быть, говорить то, что нравится дуракам?.. Это ли достойная задача?..